Ралоф нервничал. Не каждый день его семейство в гостях князей принимает, а уж княжон… С тех пор, как княжна заявила, что остановиться у него собирается, он только и перебирал в уме недостатки своего жилища. У них ведь ни купальни, ни вин, ни яств богатых. Они и спят-то разве что не все вместе на одном тюфяке!

Но делать нечего. Княжне не откажешь, а дома в деревне все одинаковы. Был еще постоялый двор, где предстояло разместиться дружинникам княжны, но от жилищ простолюдинов он мало чем отличался. Да и в нынешней ситуации, наверное, у него дома девочку и накормят получше – еще до наступления холодов они успели насолить бочку рыбы. Теперь запас этот сильно поуменьшился, однако еще не кончался.

— Отпирай, — прокричал он после громкого свиста товарища, и ворота в деревню открылись.

Деревенский привратник на мгновение отозвал его в сторону и поинтересовался, отчего они без знамен едут. Неужто не допросились помощи княжеской?

— Так вот же княжна Скастенская, — произнес он, понизив голос, — девочка в белых мехах. Не желала, видать, чтобы о ее прибытии на всю округу говорили.

Может, оно и к лучшему? Княжеские знамена могли и спугнуть злоумышленника. Как знать, вдруг у него и соглядатаи есть, и разведчики? Ферлюнд – деревня невеликая, однако здесь и кузнец, и рынок, без знамен и флагов их компанию могли принять за заезжих купцов или путников.

— Дом наш сразу у ворот, что на реку выходят, — Ралоф приблизился к княжеской дружине, — идемте, вам с дороги отдохнуть не вредно. Сейчас в лес не выдвинуться, идти в самую чащу надо, а там уж через пару часов вытянутой руки не видно станет. С утра отправимся, как рассветет.

Ралоф повел княжну к своему жилищу, украдкой наблюдая за ее реакцией на их давно не латанную крышу и косоватый забор. Внутри его опасения немного отступили: дом был тепло натоплен, а на жаровне шкварчала баранья нога.

Когда зашли дивные гости, Гердур сидела за прялкой. Мать усадила ее прясть шерсть с самого утра, и пальцы ее уже кровоточили от раздражения. В очередной раз уколовшись, девочка лизнула палец, но тут же подскочила на ноги, чтобы приветствовать вошедших.

— Мать думала, вы уже не вернетесь, — бесцеремонно заявила девочка, не понимая пока, кого брат в дом притащил. — Не шуми только, но последняя овца без корма совсем плоха стала, мы ее на мясо пустили, а шерсть…

Тут вдруг ее взгляд зацепился за другую девочку в меховой накидке, такой прекрасной и пушистой, какой Гердур за всю свою жизнь не видала. Гердур, как хозяйка дома в отсутствие матери, постаралась глядеть на гостью серьезно, гордо и чуть свысока. Если Ралоф такой дурень, что столичную девицу нежную в деревню притащил и в дом привел, пусть она знает, что не бывать ей в доме единственной хозяйкой.

Да и с чего бы? Матушка, как вернется, первая ему скажет: решил остепениться – так иди да свой дом строй.

— А шерсть я пряду, — твердо сказала Гердур, вскинув подбородок, будто заявляя свое право на ненавистную прялку. В хозяйстве у них было шесть полудохлых куриц, прялка да жаровня. Кормить куриц она не слишком любила, прясть – и того меньше, однако перспектива делиться всем этим с чужой девчонкой ей вовсе не нравилась. — Это кто с тобой?

Стрела просвистела в мимо и воткнулась в упавшее дерево. Жертва ушла от охотника.

Эйнар Босоногий чертыхнулся. Добыча незавидная, тощий кролик, да в конце зимы и такой не сыскать. В деревне от летних припасов почти ничего не осталось. А ну как и он вернется с пустыми руками – что тогда?

В колодки, поди, не посадят, но… Рады не будут точно, а рыбак и вовсе раздуется от гордости, что гусь. Но Эйнар-то не виноват, что рыба в реке не переводится, а дичь в лесу отчего-то перевелась.

А ведь и правда, странно это. Тридцать лет он охотился в этих лесах, знал каждую тропинку и вслепую нашел бы и лисицу, и медведя, птиц по звуку различал. Сейчас в лесу тихо, как вымерло все.

Кролик убежал куда-то за толстый ствол. Эйнар убрал заготовленную стрелу и пригляделся к следу. В ту сторону волчьи норы. Стоит ли?.. Но если б волки – он бы слышал. Но папаша его тоже так думал, и вот уж тринадцатый год пошел, как нет его, папаши-то.

Почесав репу, Эйнар пошел по мелкому кроличьему следу. Взять бы с собой Эйлу, вдвоем всяко полегче, но та лежит в лихорадке. Провели в лесу целую неделю и вернулись с тремя белками. Девка – хорошая охотница, достойная его смена, обидно будет, если помрет от перестывшего нутра.

След петлял, а потом и вовсе потерялся среди веток. Эйнар совсем уж было отчаялся, как вдруг… Кровь? Откуда? Кролика-то он не подстрелил. Потрогал, понюхал. Засохшая, на пальцах не растирается, только грязь остается. Он, ясное дело, не один охотится в этих лесах, но за последние дни не встретил ни стоянки, ни остатков чужого костра.

Эйнар осмотрелся. Ветки кое-где поломаны, свежие, древесина еще сочится. Будто метался близ в агонии какой громадный зверь… Но снегу намело по колено, след, если и есть, покоится под ним.

В лесной чаще темно, но зрение у охотника острей, чем у прочих, лес он помнит, как свои пять пальцев… Четыре пальца. На глаза попался валун. Эйнар помотал головой. Не было здесь валуна. Он, может, и не молод, но память еще не растерял.

Подойдя поближе, он решился и коснулся странного заснеженного бугра. Не камень. Мягкий. И шершавый какой-то, будто бы… Шкура что ли?

Но обрадоваться случайной добыче Эйнар не успел. Незаметные прежде за заснеженной тушей, на глаза попались рога. Один был обломан, словно животное в предсмертных муках оборвало его само. Из пасти вываливался язык в застывших закусах.

— Чур меня, чур, — Эйнар для порядку зажмурился и подождал. Шутка ли – мертвый олень? Ни стрелы, ни следов охотников. Да и кто б посмел, олень ведь! Никогда прежде, даже в лютый голод… Он раскрыл глаза, но ничего не изменилось. — Вирра милосердная!

Эйнар отпрянул и припустил, не разбирая дороги, в сторону деревни. Надо рассказать. Как можно скорее.