на этой  г л у б и н е  мне н е ч е г о   т е р я т ь
                       /// душа лежит в о   м г л е , мне прошлого  н е   ж а л ь
о г о н ь   в   м о и х   г л а з а х я заменю на  л ё д ///
[indent] Будь ты проклята, ведьма! — хриплый и сдавленный крик от бессилия, полный отчаяния и страха. Не счесть сколько на её, давно проданную Черноврату, душу падало таких проклятий. Не счесть всех тех незримых рубцов на каждый сантиметр кожи. Быть может, панночка Ксения тоже проклинала ведьму, пока жизнь в глазах её постепенно меркла в ужасе перед настигающей тьмой. Быть может, Ксения всё же успела понять, что пригрела на груди гадюку, но было уже слишком поздно.
[indent] Большое мутное от времени зеркало показывало в отражении призрака. Не иначе как сама Ксения Квятковская представшая в воспрявшем духе до румянца на щеках, ещё несколько дней назад помиравшая в собственной постели. Кто бы только мог поверить в этот спланированный лживый спектакль. Ульяна стояла подле зеркала, наслаждаясь своим новым видом, её тонкие пальцы перебирали шелковистую ткань ночной сорочки, вышитой золотыми нитями. Ощущать кожей мягкость ткани было приятно, не говоря уже о том, что спланированная смерть панночки удалась настолько хорошо, что вокруг никто не успел понять происходящего — её личный маленький триумф на пути к гораздо большему.
[indent] Ульяна аккуратно присаживается на колени, располагая перед собой чашу с разведённым огнём. Тонкое лезвие кинжала оставляет на ладони полосу алой крови, тут же устремившуюся прочь из горячей плоти. Пальцы сжимаются в кулак и багровые капли одна за другой падают в жадное полыхающее пламя, которое, кажется, всего на миг начинает извиваться пуще. Губы практически беззвучно повторяют одни и те же слова: плоть мою в дар прими, двери отвари.... плоть мою в дар прими, двери отвари.... плоть мою в дар прими, двери отвари...
[indent] Лёгкое дуновение сквозняка приоткрывает створки окон, но шаги позади говорят о нежеланном госте. Ульяна знает, кто наведался, по запаху вина распознает, что Роман не спал практически всю ночь. Смердит от него ещё пуще, когда он приближается и опускается позади неё.
[indent] — Что думаешь, твой Черноврат тебе всё на блюдечке выложит, ведьма? — голос пана Квятковского буквально вырывает её сознание из сладкого омута, пальцы его запутываются в чёрных прядях волос и крепко сжимаются в кулак, — ведовство поганое... — шипит сквозь зубы, ядом плещет.
[indent] — А не поганое ли ведовство тебе всё на блюдечке преподнесло, пан? — Ульяна лукаво ухмыляется резкой перемене настроения Романа, чувствуют как его пальцы только крепче сжимают капну её волос на затылке. Но Ульяна вида не подаёт, что сила его способна ей причинить боль, лишь смеётся и глаз от его взгляда не отрывает. Боится. Боится её пан. Лучше б голодом сморил, да волкам на радость бросил, чем на сделку согласился. И всё же Роман Квятковский свой выбор сделал, когда клятву на собственной крови давал. Алчный, жадный до земного, совсем не думающий о том, что на смертном одре понесёт богам — этим то он ей и нравился, потому что ради желаемого пойдёт на всё, даже родного дядьку собственноручно в мир иной отправит. Пока от него была польза, Ульяна стерпит это унижение.
[indent] Жив ты только по моей воле, пане.
[indent] Права черновратова ведьма. Права. будь она проклята — по глазам его видит, как огонь в них пляшет, как желваки на скулах пляшут.
[indent] — Собирайся, я велел коней запрягать, выезжать будем. Дядька не сегодня, так завтра помрёт, а я хочу видеть это.
///
[indent] Стены имения Квятковских темны, плотно занавешенные шторами окна едва пропускали дневной свет. Прислуга ещё с момента как панночка Квятковская слезает с коня, не без помощи двоюродного брата, озираются косо, шепчутся, но замолкают сразу, едва она обернётся. Как же это так.... Неужели хилое тело единственной живой наследницы Василя Квятковского оказалось куда сильнее болезненных пут? Вот же чудо Диоса. Или дурные сила замешаны? Как бы то ни было, за её здоровье родной отец поплатился собственным. Будто сами стены впитали в себя болезнь с гнилостным запахом, который едва перебивал травяной — так пахла смерть. И чем больше она приближалась к покоям пана Василя, тем сильнее ощущала холод смерти у самого затылка. Но куда более ощутимо зудело клеймо под самыми лопатками ещё едва она ступила на эту землю. Спешившись с коня, взгляд зацепился за силуэт в небольшом оконце. И кажется, она знала, кому он принадлежал.... Спустя столько лет, он всё ещё где-то поблизости, тянется за ней по невидимым путам. Сам ли того не осознавая?  Здесь их не встречают и не ждут.
[indent] Тёмные коридоры кажутся бесконечными, глухими, мрачными. Настолько тихими, что лишь шарканье ткани от юбок и звон шагов разрушают глухую тишину. Её впускают в покои не сразу, просят обождать, лишь через какое-то мгновение двери раскрываются перед ней и впускают внутрь. Затхлый воздух ударяет в нос, заставляя чуть поморщиться, но едва ли останавливает. Ульяна хорошо знает, как пахнет смерть. В комнате также темно, лишь через пробивающийся из-под штор свет можно разглядеть танцующие в невесомости пылинки. Она делает уверенный шаг внутрь, вслед за Романом. Племянник опускается перед паном, что-то шепчет и это вызывает у старшего Квятковского хриплые невнятные попытки что-то произнести. Ульяна приближается к постели пана, опускаясь на колени перед ним. Её руки осторожно обхватывают дрожащие ладони пана, и пальцы его ощутимо сжимаются. Мутный взгляд мужчины мечется и замирает на лице будто родной дочери, но будто и не признаёт вовсе, смотрит как на чужую.
[indent] — Это я, отец, твоя дочь. Не признаёшь меня? Это я, Ксения. — Голос девушки тих и дрожит, из глаз, кажется, что вот-вот польются слёзы. Губы её касаются холодной кожи его рук. Приходится приложить усилия, чтобы показаться слишком жалкой в то время, когда внутри ликование проходится мурашками по всему телу.
[indent] — Кс... Ксен.... Ксения.... Родная. — Тяжело, но Василю Квятковскому удаётся выдавить из себя короткую фразу, пока непонимающий взгляд мечется, пытается разглядеть в туманной пелене знакомые черты темноволосой девицы.
[indent] — Его Высокородию на днях совсем худо стало.... Но есть ещё надежда, сейчас он хотя бы имеет силы разговаривать. Лекарь делает всё возможное. — Тихий голос прислуги доносится из-за угла.
[indent] — Значит, недостаточно... Мало стараться делать всё возможное! — Ксения нервно повышает голос, уверенно поднимается на ноги. Вдох. Зловонный аромат медленно умирающего тела заставляет воспрять. — Оставим папеньку, ему нужно отдыхать. А я... Хочу принять ванну и смыть с себя пыль от дороги. — Недолго думая, пани стремится покинуть обитель умирающего. По пути картинно снимает со своих рук перчатки, успевая только ухмыльнуться Роману и пихнуть перчатки ему в руки, как бы намекая на его положение в этом доме. Пока ещё он был здесь по прежнему никем, а их договорённости оставались между ними.
[indent] Стены имения Квятковских к чужачке неприветливы, это ощутимо даже ею самой, будто отчаянно пытаются выплюнуть, прогнать, трясутся от печали и горя, угасающего рода Квятковских. Только Ульяна полна уверенности в том, что всё будет по её воле, и примут её здесь как родную. Как Ксению Квятковскую — единственную живую наследницу.
[indent] — Panie Książę! — Громко заявляет о себе, выходя в главный зал, надеясь застать его врасплох. — Никто не предупредил меня, что у нас столь важный гость. Прошу простить, но времена в моём доме ныне тяжёлые. — Приходится сдерживать лукавые речи и играть роль убитой горем дочери, но полагающийся статусу князя Яну Сапеге она поклон отдаёт.

Кощей ненавидел быть слабым, ощущать слабость, пытаться ее скрывать и пытаться что-то сделать. Таких моментов в его жизни было не так, чтобы много, но это ощущение бессилия он помнит каждое и помнит до сих пор. Сейчас он едва мог вставать, от былой мощи не осталось и следа, но постепенно все возвращалось - только не так быстро, как должно было, как ему того бы хотелось. Противник явно постарался, пытаясь его убить, но ничего - Кощей потом вернет должок - он не привык забывать. Но только он не привык еще забывать и добро, и помнилось оно ему в разы лучше просто потому, что такого в его жизни было ой как мало! И этот госпиталь, эти люди, эта докторша, которая с ним сидела, та старушка, которая приносила свои пироги, почти безвкусные, без начинки и изысков, на которые она каким-то чудом собирала муку и им пекла... Кощей хмурится, понимая, что вряд ли кто-то из них переживет эту ночь: враг слишком близко и точно не станет проявлять милосердие.

Докторша понимает в разы лучше, что происходит, и Кощею иногда кажется, что она понимает его, да сведует не только в своих медицинских терминах, но и поболее. Во всяком случае то, что он пил из ее рук, не было простым лекарством - вернее, было совсем не простым! Такое не делают в аптеках, а такие рецепты в его время передавали из уст в уста, из поколения в поколение разные знахарки, которым было доступно колдовство. Но Кощей еще слишком слаб, чтобы тратить энергию на "чтение" докторши, прекрасно понимая, что, если бы она хотела его добить, то вряд ли бы стала помогать. Но он ей не задает вопросов, хотя ему уже любопытно. Не время для подобного - ему надо подкопить еще немного силы, чтобы точно хватило!

- Эвакуации не будет? - он зачем-то переспрашивает, хотя прекрасно расслышал ее слова, а еще лучше понимает, что здесь местным уже никто не поможет, кроме них самих, но у них уже нет ни сил, ни ресурсов на это. Кощей снова хмурится и бросает взгляд за окно: времени уже остается не так, чтобы много, и он закрывает глаза, прислушиваясь к своему телу. Да, все еще больно, ощущается, и силы уходят на то, чтобы для него минимизировать эти потери. Слишком много сил - почти расточительство! Да, эффект чужой магии постепенно сходит на "нет", и он вполне может себе позволить перетерпеть все то, чего не ощущал ранее, что ему кажется таким чудовищным, что он в первую очередь думает об этом и борется с этим. Неправильно и нерационально - нужно действовать иначе.

Лицо непроизвольно дернулось от вспышки боли, но зато в тот же момент он почувствовал чуть больше силы. Теперь ему в разы понятнее, что ощущают люди, что наверняка чувствовали те, кто был с ним в госпитале. И ведь у них не было сил, и они терпели, а он, что, вытерпеть не сможет? Губы трогает презрительная усмешка: еще вот не хватало! Кощей снова открывает глаза и снова смотрит за окно: до заката уже не так много времени, но время все же еще есть.
- Тогда я встану к закату, - звучит почти что как обещание, которое он дает скорее самому себе, как установка к действию для его тела и магии, а на губах снова играет усмешка: он ведь бессмертный! Впрочем, случаи бывали, но немецкие солдаты вряд ли осилят ритуалы, знают легенды, да придания, знают, что и как надо делать, чтобы его упокоить раз и навсегда. А таких роковых случайностей, как было во времена Ивана Грозного, уже больше не будет - об этом Кощей уже заботился. - Вы-то сами остаетесь, как я понимаю? Зря, наверное, - и Кощей снова закрывает глаза, чувствуя, как проваливается в сон - последняя передышка перед тем, как и правда встать, да что-то наконец сделать.

Люди и правда начинают покидать город, потерянные, бросающие свои дома, ошалело смотрящие по сторонам - они даже не знают, куда им идти - ведь немецкая армия пойдет вперед, за ним по пятам, и убежать уже нет вариантов. Вокруг все взято в кольцо, которое прорывают союзники, но успеют ли они помочь? И, кажется, все здесь знают ответ на этот вопрос. Кощей медленно открывает глаза, смотря, как солнце уже начинает садиться. Ночь - это, в принципе, его время, и он решает, что пора, стараясь абстрагироваться от суеты вокруг, от той противной ноющей боли, которая пронзает его тело. Да, от нее следов и не останется через пару дней, но такого временного срока здесь не предоставляют - либо сегодня и сейчас, либо уже не важно. А старушка снова приносит свои пирожки, тихонько смахивая слезы, зная, что они последние, и даже вон начинку где-то нашла, и старается улыбаться раненым бойцам и никуда не уходит, присаживаясь где-то на лавочке возле госпиталя, словно решив поставить точку именно так.

Его солдатская форма - разодранная, да кровь его собственная не отстиралась и не отошла - словно его резали буквально недавно, а уже... сколько он здесь? С неделю или поменьше? Кощею все это кажется вечностью, но счет времени частенько теряется, когда ты долго живешь. Он одевается медленно, а потом берет свою палку, да выходит сначала в коридор, окликивая кого-то из персонала, чтобы узнать о судьбе докторши. Ушла ли? Осталась? Он толком не может сказать, почему его это волнует - он уже поблагодарил ее за все, но иногда одних слов бывает мало. Или уже достаточно? Кощей качает головой, смотря, как приносят еще одного раненого, как врачи пытаются его спасать, зная, что, возможно, и солдата, и их всех через пару часов прямо здесь и убьют, и попытка будет тщетной. Но они все равно делают свое дело, и за подобное Кощей их уважает - за поступки, которые говорят в разы больше слов.

- Вкусные пирожки. Спасибо, - Кощей кивает старушке головой, и она грустно ему улыбается, оглядывая его советскую убитую форму, понимая, что он уже собрался уходить. Он и правда медленно спускается по ступенькам, чуть морщится, тяжело опираясь на палку, а потом выходит на дорогу, провожая взглядом какое-то семейство с испуганными и зареванными детьми. Но только Кощей не идет за ними, а делает шаги в совершенно противоположном направлении - туда, откуда должен прийти враг.
- Сынок, ты не туда... - старушка, добрая, сердобольная, вскакивает со своей лавочки, но Кощей лишь качает головой.
- Я-то как раз туда, - он знает, куда и на что идет, прекрасно представляет, что может не хватить сил, что он может не удержать, что его разорвет снарядом так, что "собираться" он может еще долго, учитывая не до конца залеченные колдовские раны. И почему-то он себя ощущает сейчас, как те богатыри-герои, которые были готовы... словом, чувствует себя полным придурком! Но только не сделать этого Кощей не может. Это, что, совесть или еще чего-то? Может, он размяк и слишком стал ощущать себя человеком? Но нет - Кощей все прекрасно помнит, да убьет без сожалений. Только определенно что-то изменилось, и он старается слишком глубоко не копать - ему нужны силы для другого. Нет, на родной земле он бы встал на ноги быстрее, да и родная земля помогла бы изгнать неприятеля, как было в Сталинграде. Это тоже усложняет дело, но не делает задачу невыполнимой.
- Солдат, постой, - какой-то старик останавливается неподалеку, роясь в своем нехитром скрабе и протягивая ему старую винтовку, которая еще не факт, что стреляет, что патронов хватит больше, чем на пару выстрелов. - Оружие же...
- Я сам оружие, - Кощей криво усмехается, и его ухмылка - такая злая, нехорошая, темная, что старик настороженно косится на него. А сам Кощей замечает как раз докторшу, которая не ушла, осталась, но которая... вышла его проводить? Он некоторое время смотрит на нее и кивает головой. - Спасибо за все, - она знает, за он может ее благодарить. Нет, он бы не помер, но без ее помощи приходил в себя в разы дольше. - Все будет хорошо, - голос звучит увереннее, чем раньше - теперь он ощущает силы - не все, но явно больше. И, если докторша тоже не так проста, то, быть может, стоит... - Пойдешь со мной?